Имя ветра - Страница 62

К оглавлению

62

Я не спрашивал. И хотя в следующие месяцы частенько заглядывал в подвал, больше ни разу не слышал, чтобы Трапис рассказывал какую-либо историю.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ТЕНИ

Все время, проведенное в Тарбеане, я продолжал учиться, хотя большинство уроков были тяжелыми и болезненными.

Я научился просить подаяние — своеобразное применение актерского искусства к очень трудной публике. У меня получалось хорошо, но на Берегу с деньгами было туговато — чашка для подаяния часто оставалась пустой, что означало холодную и голодную ночь.

Путем проб и ошибок я отыскал правильный способ разрезания кошельков и освобождения карманов от содержимого. В последнем я особенно преуспел. Всевозможные замки и засовы тоже быстро сдали мне свои секреты. Мои ловкие пальцы нашли такое применение, какого мои родители и Абенти и предположить не могли.

Я научился убегать от людей, у которых была неестественная белозубая улыбка. Смола деннера постепенно отбеливает зубы, так что если сладкоежка прожил достаточно долго, чтобы его зубы совершенно побелели, то наверняка он уже продал все, что у него было. Тарбеан полон опасных людей, но никто не страшен так, как сладкоеды, мучимые отчаянной жаждой все новых порций смолы. Такие могут убить за пару пенни.

Я научился вязать самодельную обувь из лохмотьев. Настоящие башмаки отошли для меня в мир грез и мечтаний. В первые два года мои ноги всегда были замерзшими или порезанными — или и то и другое вместе. Но к третьему году ступни стали похожи на старую задубелую кожу; теперь я мог часами бегать босиком по грубым городским булыжникам и вообще не чувствовать их.

Я научился ни от кого не ждать помощи. В дурных районах Тарбеана зов о помощи привлекает хищников не хуже запаха крови.

Я спал наверху, уютно устроившись в потайном месте, где сходились три крыши. Из глубокого сна меня вырвали звуки грубого резкого смеха и топота ног в проулке внизу.

Топот внезапно прекратился, и за звуком рвущейся ткани последовал новый взрыв смеха. Скользнув к краю крыши, я глянул вниз, в проулок. Там собралось несколько взрослых мальчишек, почти уже мужчин, одетых, как и я, в лохмотья и грязь. Их было пятеро или шестеро. Они тяжело дышали после бега, я слышал их дыхание даже на крыше. То исчезая в тенях, то вновь появляясь, они сами были как тени.

Объект преследования лежал посреди переулка: маленький мальчик — лет восьми, не больше. Один из старших мальчишек прижимал его к земле. Голая кожа мальчугана бледно светилась под луной. Еще один звук рвущейся одежды — и мальчик издал тихий вопль, потонувший в сдавленном плаче.

Остальные наблюдали и переговаривались тихо и жадно, их лица скалились в жестоких голодных ухмылках.

Меня несколько раз преследовали ночью, а пару месяцев назад даже поймали. Посмотрев вниз, я с удивлением обнаружил у себя в руке тяжелую красную черепицу, готовую к полету.

Но, оглянувшись на потайное место, я остановился. Здесь лежало лоскутное одеяло и полбуханки хлеба. Здесь были спрятаны деньги на дождливый день: восемь пенни, которые я копил на случай, если удача вдруг повернется ко мне спиной. И самое драгоценное — Бенова книжка. Здесь я был в безопасности. Даже если я зашибу одного из этих, остальные окажутся на крыше в две минуты. И тогда, даже если мне и удастся сбежать, идти будет некуда.

Я положил черепицу и вернулся в то, что стало моим домом. Свернулся клубочком в укрытии ниши под нависающей крышей, до боли сжал в кулаках одеяло и стиснул зубы, пытаясь отгородиться от бормотания, прерываемого грубым хохотом и тихими безнадежными рыданиями.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ИНТЕРЛЮДИЯ. ПОИСК ПРИЧИН

Квоут махнул Хронисту, чтоб тот отложил перо, и потянулся, сцепив пальцы над головой.

— Давненько я не вспоминал об этом, — сказал он. — Если ты хочешь докопаться до причины, по которой я стал Квоутом, то, пожалуй, стоит остановиться именно здесь.

Хронист наморщил лоб:

— Что вы имеете в виду?

Квоут помолчал, глядя на руки.

— Знаешь, сколько раз меня в жизни били?

Хронист отрицательно покачал головой.

Подняв глаза, Квоут ухмыльнулся и беззаботно пожал плечами:

— Я тоже. Ты, поди, думаешь, что такие случаи должны застревать в голове. Думаешь, я должен помнить, сколько костей я переломал, помнить все швы и повязки. — Он потряс головой, — Нет. Я помню только плач того мальчика в темноте. Четко, как звон колокола, — все эти годы.

Хронист нахмурился:

— Вы же сами сказали, что ничего не могли сделать.

— Мог, — серьезно ответил Квоут, — но не сделал. Я тогда сделал выбор и сожалею об этом выборе до сего дня. Кости срастаются, но сожаления остаются навсегда.

Квоут отодвинулся от стола.

— Полагаю, темной стороны Тарбеана уже достаточно.

Он встал и снова потянулся, закинув руки за голову.

— Почему, Реши? — Слова вдруг хлынули из Баста потоком. — Почему ты оставался там, если все было так ужасно?

Квоут задумчиво покивал, словно ожидал вопроса.

— А куда еще мне было идти, Баст? Все, кого я знал, были мертвы.

— Не все, — настаивал Баст. — Оставался еще Абенти. Ты мог отправиться к нему.

— Хэллоуфелл был в сотнях километров, Баст, — устало ответил Квоут, пересекая комнату. — Сотни километров без отцовских карт, которые могли бы привести меня туда. Без какой-либо помощи, денег и обуви. Путешествие теоретически возможное. Но для подростка, отупевшего от потери родителей… — Квоут тряхнул головой. — Нет. В Тарбеане я, по крайней мере, мог просить милостыню или воровать. Я едва ухитрился выжить в лесу летом. Но зимой? — Он снова покачал головой. — Я бы замерз там или умер от голода.

62